Метафизические аспекты церковных институцийЧеловеку всегда было важно найти истину, выяснить её критерии. Это касается и области физики (материального мира) и области метафизики (нематериальных, духовных понятий). Если в области физики какой-либо феномен на протяжении длительного периода наблюдений всегда подтверждается экспериментом, независимо от того, кто и когда этот эксперимент проводит, то такое явление считается истинным фактом (всегда происходящим в период наблюдений). Например, при нормальном атмосферном давлении температура замерзания или кипения химически чистой воды всегда одна и та же. Это легко может проверить кто угодно. На этом факте основана шкала температуры по Цельсию.
В области метафизики такой подход неприменим, так как в большинстве случаев эксперимент «не работает», а метафизические истины открываются далеко не всем людям. Однако, волей-неволей, человеческий ум и здесь требует какой-либо внешний критерий и очевидное для всех свидетельство. В религиозных обществах с незапамятных времён таким критерием считалось чудо, т.е. явное нарушение законов природы. Когда кто-либо начинал возвещать какую-либо метафизическую истину, в религиозном обществе ему сразу же говорили: «Если ты претендуешь на знание тайн духовного мира, если ты имеешь связь с ним, то покажи нам какое-либо чудо и тогда поверим тебе» (Ср.: Ин. 2:23; 6:30; 7:31; 11:45)[1]. Слова могли быть и другими, но смысл всегда была именно такой[2].
Однако, при таком подходе иногда возникала существенная дилемма: как быть, если чудеса показывают представители совершенно разных и даже противоположных духовных направлений? На каком основании сделать выбор между двумя взаимоисключающими друг друга религиями? Отбросить единственный критерий (чудо) древние люди не могли и не хотели, поэтому проблема решалась «соревнованием чудес»[3]. Кто покажет чудо более впечатляющее, более грандиозное и невероятное, тот и получит кредит доверия.
Тем не менее, такая относительность стала приводить к тому, что чудо постепенно теряло свою значимость абсолютного критерия. Среди религиозных людей росло понимание того, что чудеса могут совершать также и лжепророки (Мф. 24: 24; Откр. 13: 13). В христианскую эпоху чудо вообще теряет приоритет. В Новом Завете доминирует идея, что не вера происходит от чуда, а чудо есть следствие веры. Христианство стало говорить о других, уже чисто метафизических критериях: о различении духов (1 Ин. 4:1) и пребывании в Духе (Рим. 8: 9). И это ощущение и различение духов у первых христиан было настолько явно, почти осязаемо, что больше ничего и не требовалось (1 Ин. 2: 27). Ни о каких внешних критериях духовной истины в ранних христианских общинах не было и речи, кроме подлинной нелицемерной любви (1 Ин. 2: 9-11; 4: 6-20).
На первом, апостольском[4], Соборе христиан в Иерусалиме (Деян. 15: 6-29) апостолы, пресвитеры и другие участники собрания заявили: «Угодно Святому Духу и нам» (Деян. 15: 28). В этом не было никакой метафоры или преувеличения. Некое таинственное «богоощущение» и пребывание в Духе позволяло им с уверенностью так утверждать.
читать дальшеВ начале 4 века гонения на христиан в Римской империи прекратились[5], и вскоре после воцарения императора Константина христианство превратилось в государственную религию. Если раньше христиане терпели лишения и жестокие гонения, то, начиная с царствования императора Константина, они наоборот получали преимущество[6]. Быть христианином стало очень выгодно и даже необходимо для успешной карьеры. Это привело к тому, что массовое обращение язычников зачастую было лишь формальным. Свт. Иоанн Златоуст очень скорбел, что в его время (конец 4 века) «христианство стало лишь модной одеждой. Из числа столь многих тысяч, — говорил он, — нельзя найти больше ста спасаемых, да и в этом сомневаюсь»[7].
Изначальное христианское «богоощущение» и «богоосязание» (Деян. 17:27) в 4 веке стало явлением редким и исключительным. Поэтому опять понадобился внешний критерий (авторитет), при помощи которого можно было бы решать богословские и практические вопросы христианской жизни. Такими авторитетами стали архиепископы Рима и Константинополя (как верховные арбитры), Соборы (Поместные и Вселенские), писания св. отцов и учителей Церкви. Всё это, конечно же, имело прецеденты ещё в апостольскую эпоху и получило богословское обоснование, как продолжение апостольской традиции. Авторитет первоверховных апостолов был перенесён на архиепископов первенствующих столичных кафедр, Соборы стали рассматриваться как некий аналог апостольского Собора, а писания св. отцов, как продолжение апостольских Посланий.
Однако, при всём внешнем сходстве церковных институций[8] первого и четвёртого веков, причина и следствие в них поменялись местами. В апостольскую эпоху Дух как бы «воплощался» в институциях, проявлялся и выражался через них. А в византийскую эпоху, наоборот, церковные институции стали как бы самодостаточным метафизическим субъектом. В первом веке было ясное ощущение того, что «Дух дышит, где хочет, и голос Его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит» (Ин. 3:8). На первом Соборе апостолы и все собравшиеся были в Духе Христовом, и поэтому могли искренно сказать: «Угодно Святому Духу и нам» (Деян. 15: 28). С одной стороны, Дух Святой, Дух Истины, создаёт церковные институции и наполняет их. С другой стороны, слова «Се, оставляется вам дом ваш пуст» (Мф. 23:38; Лк. 13:35) были сказаны людям, которые в точности и до мельчайших деталей исполняли все предписания Закона и все церковные институции.
В четвёртом веке стала доминировать другая концепция, согласно которой Соборы (или другие церковные институции) неким магическим образом как бы «принуждают» Духа Святого прийти и внушить участникам «правильные» решения. Таким образом, в четвёртом веке институции стали пониматься, как некий «магический магнит», который «притягивает» благодать. Появилась концепция, согласно которой некое утверждение можно считать «метафизической истиной», как бы «продиктованной свыше», если оно «канонично», т.е. принято за истину неким «непогрешимым» церковным авторитетом или институцией[9]. В последующих веках «трактовка действительности как самодовлеющего принципа ведет к магическому восприятию Церкви и опасному искажению экклезиологии»[10]. «Другими словами, обозначился разрыв между Церковью как духовной, сакраментальной сущностью и Церковью как организацией, так что вторая фактически перестала восприниматься как выражение первой, всецело от неё зависимое»[11]. То же самое можно сказать и обо всех церковных институциях: они стали восприниматься не как простой «сосуд» духовной, сакраментальной сущности, но этому «сосуду» стали приписывать способность влиять на источник, его наполняющий[12].
На самом деле, обе эти концепции[13] сосуществовали параллельно и рядом друг с другом всю историю христианства. Людям свойственно желание иметь какой-либо материальный критерий, который позволил бы «измерить» количество благодати, а также институцию, которая гарантированно сможет привлечь благодать на свою сторону. Это желание является источником бесконечных споров о «каноничности» и попыток найти самую «правильную» и потому «благодатную» церковную организацию. Однако, за две тысячи лет эти попытки не привели к однозначному, всеми признанному результату, т.к. христианство - не магия.
Отношение к институциям и их осмысление исторически развивалось согласно трём основным парадигмам. К одной парадигме можно отнести католиков и православных. Каждая из этих конфессий имеет свои особенности, однако их объединяет общий взгляд на институции как на «окна» в невидимый метафизический мир. С одной стороны, и католики, и православные признают, что эти «окна» открываются по воле Божией. С другой стороны, люди всегда стремились эти «окна» открывать самостоятельно, как бы магическим образом. На практике это случается очень редко. Однако, если у кого-либо был опыт «прикосновения к мирам иным», ощущение присутствия Духа в церковных институциях, то он будет пытаться повторить этот опыт вновь и вновь, даже если это случилось всего один раз, а все остальные попытки не дадут никакого результата в течение десятилетий. Подпитывать надежду и веру помогают рассказы о метафизическом опыте из церковного Предания, например, жития святых.
Получается своеобразное религиозное «казино», в котором делаются ставки на церковные институции в надежде с их помощью прорваться «через терние к Богу». При этом держатели религиозного «казино» делают очень большие деньги, ведь казино всегда в выигрыше. Поэтому такой порядок вещей очень быстро закрепился и получил «богословское» обоснование, его всячески поддерживают и охраняют заинтересованные лица. Например, поминальные записки с именами - это фактически торговля воздухом. Никто никогда не сможет гарантировать, что беглое прочитывание имён незнакомых людей может так повлиять на Бога, что Он, в результате этого магического ритуала окажет упомянутому человеку то или иное благодеяние. Зато поток наличных денег, нигде не учтённых и не облагаемых налогом, позволяет роскошно жить многим клирикам. Это гораздо выгоднее торговли наркотиками и к тому же абсолютно легально.
В то же время и отказаться от привычных институций или хоть как-то изменить их бывает очень сложно. Человек как бы теряет привычную точку опоры. Характерный пример приводит прп. Иоанн Кассиан в «Собеседованиях». Он рассказывает, что египетский подвижник Серапион долгие годы держался заблуждения антропоморфитов. Когда авва Пафнутий и каппадокийский диакон Фотин убедили его в ошибочности таких взглядов, Серапион впал в смятение и воскликнул: «О, несчастный я! Отняли у меня Бога моего; кого теперь держаться не имею, или кому кланяться и молиться, уже не знаю»[14]. Примерно такие же чувства испытывают католики и православные когда слышат критику привычных им институций. Поэтому так много было в истории расколов и даже межконфессиональных войн.
Другую парадигму можно видеть в протестантизме. Протестанты не ищут метафизику в институциях и предпочитают рациональный подход. Например, Церковь рассматривается ими только как организация. Авторитет деяний Соборов и писаний святых отцов протестанты отвергают по той причине, что если изучать их рационально, то выявится множество противоречий.
Наконец, третьим является подход атеистов. Они отвергают и метафизический и рациональный аспекты церковных институций. «Все эти институции, - говорят они, - есть лишь обман и иллюзия». Бывает, что человек становится атеистом после многолетней церковной практики. Потратив лучшие годы жизни, деньги и здоровье человек в итоге не чувствует ничего метафизического и осознаёт, что его обманули. При этом свою обиду он выплёскивает на Бога, хотя причиной обманутых надежд был он сам или другие люди. Характерно, что самые яростные гонители христианства стали атеистами, когда находились в христианской среде. Например, атеистическое мировоззрение Сталина сформировалось после одиннадцати лет обучения в Духовном Училище и Семинарии.
В заключение можно отметить, что христианство, в контексте Нового Завета, говорит о новой жизни, о духовном преображении и перерождении (Ин. 3: 5-8). Церковные институции в этом процессе играют вспомогательную, но отнюдь не решающую роль.
[1] «На это сказали Ему: какое же Ты дашь знамение, чтобы мы увидели и поверили Тебе? что Ты делаешь?» (Ин. 6:30). «И когда Он был в Иерусалиме на празднике Пасхи, то многие, видя чудеса, которые Он творил, уверовали во имя Его» (Ин. 2:23). «Многие же из народа уверовали в Него и говорили: когда придет Христос, неужели сотворит больше знамений, нежели сколько Сей сотворил?» (Ин. 7:31). «Тогда многие из Иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в Него» (Ин. 11:45).
[2] Кстати, этой же логикой руководствуются и атеисты, говоря верующим: «Чудес не бывает. То, что в древности казалось людям чудом, сейчас наука может объяснить естественными процессами. И если вы сейчас не можете показать какое-либо необъяснимое чудо, то религия есть один сплошной обман».
[3] Например, фараон требовал от пророка Моисея показать более невероятное чудо, чем делали маги египетские (Исх. гл. 7-11). А пророк Илия устроил «соревнование» со жрецами Ваала: кто из них сможет низвести огонь с неба (3 Цар. 18: 19-40).
[4] Принято называть этот собор апостольским, хотя в нем участвовали не только апостолы.
[5] После Миланского эдикта 312 г. христианство стало легальным.
[6] Лишь император Юлиан Отступник из династии Константина во время своего короткого царствования в 361—363 годах восстанавливал языческие традиции на основе неоплатонизма и обещал большие выгоды за отречение от христианства.
[7] Цит. по: Прот. Г. В. Флоровский. Восточные Отцы IV века. Изд. Белорусского Экзархата. 2006, с. 262.
[8] Термин «институции» (institution) мы употребляем в широком смысле, обозначая им нечто установленное и утвердившееся в традиции. Например: совокупность канонов, норм, правил, символов, практик, богослужебных чинопоследований и т. п., а также всевозможные церковные организации и учреждения.
[9] См.: [Rev.] Alexander Schmemann. Problems of Orthodoxy in America // St. Vladimirs Seminary Quarterly. W. 8 (1964). № 2. P. 67-85. № 4. P. 164-185; Vol. 9 (1965). № 4. P. 171-193. Перевод Ю.С. Терентьева.
[10] Там же.
[11] Там же.
[12] Согласно этой концепции, слова из Деян. 15:28 можно перефразировать так: «Угодно нам, а поэтому и Духу Святому».
[13] В одной концепции институция рассматривается как выражение и проводник духовной, сакраментальной сущности. В другой концепции институция рассматривается как «метафизический магнит», который «притягивает» благодать почти магическим образом.
[14] «Антропоморфиты» / Православная энциклопедия / Т. 2, с. 710-711 / [Электронный ресурс] — URL: www.pravenc.ru/text/114074.html (дата обращения: 27.03.2019).nama-gr.livejournal.com/11484.htmlВзято здесь, спасибо отцу Филиппу за ссылку:
pretre-philippe.livejournal.com/640564.html